В сети много публикаций о том, что происходило и происходит в «красных зонах» в больницах разных стран. Но почти не было рассказов врачей из Таджикистана. Мы решили исправить ситуацию и записали рассказ Зиёды Аскаровны Салимовой, заместителя главного врача по лечебной части больницы №2 Бободжон Гафуровского района Согдийской области. Она провела в «красной зоне» 16 дней. Именно в этом районе были зарегистрированы первые случаи с подозрением на коронавирус.
Как будто на фронте
В апреле наша больница одна из первых в области стала принимать больных с симптомами COVID-19. У всех врачей тогда отсутствовала практика работы в красной зоне — в так называемом режиме повышенной опасности, о котором мы знали только из методичек.
Еще задолго до начала эпидемии в стране, где-то с 10 марта мы ежедневно посещали семинары и практические занятия по вопросам индивидуальной защиты, за что хочу поблагодарить главного врача нашей больницы, который также оперативно решил ситуацию с обеспечением средств защиты всему медперсоналу.
Самый пик эпидемии выпал на вторую декаду апреля. Помню, как утром 21 апреля я пришла на работу и обомлела: за 20 лет службы я никогда не видела такого количества больных пневмонией! Признаюсь, в этот момент я забыла о месяце упорных семинарских занятий и всякой осторожности. Первые мысли были о том, что нужно срочно размещать людей и начинать процедуры…
Паники не было. Мозг работал как часы. Было понимание, что в этот момент я как будто на фронте: мобилизовалось не только сознание, но и мое физическое состояние — не хотелось ни пить, ни есть, ни отдыхать. Удалось перевести дыхание далеко за полночь. В тот день мы госпитализировали 53 человека.
В «красной зоне»
Многие интересуются: как выглядит «красная зона»? Зона — это трехэтажный больничный корпус, где первый этаж называется зеленой, а второй и третий этажи — красной зоной. Чем они отличаются? Тем, что в зеленой можно находится всем медработникам и больным, а в красной – только с особым разрешением.
Переход из зеленой зоны в красную, находился на первом этаже. Это три комнаты: первая – раздевалка, там можно оставить свои личные вещи, одежду. Затем следует перейти в душевую (из которой, кстати, обратно в первую комнату возвращаться нельзя), и оттуда уже в третью комнату, где надеваешь всю необходимую амуницию: куртка с брюками, на них специальный защитный костюм — комбинезон, шлем, очки, маску, две пары перчаток, одетые одна на другую.
В красной зоне после каждой проведенной процедуры верхние перчатки меняются, а вторая пара может оставаться до окончания смены. Их меняешь уже в случае, когда принимаешь пищу или ходишь в туалет. Все СИЗы после использования идут на утилизацию, повторно их использовать нельзя.
Откуда брались силы на такой режим?
Вся больница в те дни в целом была переведена в режим «красной зоны», где из персонала работали три человека – врач, медсестра и санитарка. Так началась наша красная вахта – 16 дней без общения с внешним миром… На третьи сутки после госпитализации многим стало хуже, так как вирус прогрессировал. Мы выявили 28 человек с тяжелыми осложнениями.
Сейчас, оглядываясь назад, сама себе не верю. Как смогла? Как выдержала?
Красная зона – это не только ограниченное пространство… Это 4-5 часов сна в сутки, начало рабочего дня в 5 утра и бесконечные процедуры в течение нескольких часов. С 17 часов начиналась вторая волна процедур, вплоть до 24 часов. Одновременно работали с «тяжелыми» — у них различные процедуры были каждые полчаса.
Через неделю к нам прибыло пополнение и стало немного легче – вместо 19 часов вахты, мы стали работать по 12. Мы сменяли друг друга, но никто никуда не уходил. Если только поспать или поесть в зеленой зоне. Мы были всецело оторваны от внешнего мира. Не было даже времени включить интернет в телефоне – было не до этого. Если только чтобы проконсультироваться с коллегами из столицы или областного центра. Практически, вся больница тогда стала реанимацией, а я, терапевт – реаниматологом…
Конечно, если бы тяжелобольного нужно было подключить к ИВЛ-аппарату, то для этого случая у больницы наготове был реаниматолог, но я и мои коллеги на курсах подготовки научились пользоваться оксигенератором и при необходимости пользовались этим оборудованием.
Кстати, всю работу мы проводили в специализированном обмундировании: и каждые сутки по 19 часов ходили в этом облачении. Откуда брались силы на такой режим? Мы знали – Бог помогает. Он был очень близко к нам все эти 16 суток.
Почему-то вспомнилась ситуация с питанием больных. Наша санитарка ежедневно по два раза в день готовила еду в зеленой зоне. Для этих целей было выделено 2 комплекта кухонной посуды. Один комплект с готовой едой передавался в красную зону, где всем больным еду раздавали в одноразовой посуде. Потом эти большие кастрюли и другая кухонная утварь мылась и тщательно обрабатывалась. На ее смену «приходил» другой комплект посуды и так они «мигрировали» по кругу из зеленой зоны в красную и наоборот.
Запомнился еще столик в зеленой зоне перед входом в красную – когда люди стали приносить в больницу еду и продукты для больных, то санитарки из зеленой зоны принимали ее и складывали сюда, на этот стол. И когда санитарка с красной зоны видела, что на столе что-то лежит, она приходила и забирала для больных. Что интересно: когда выходишь из красной зоны, то в зеленой никого не увидишь, поэтому одна санитарка с другой за всю смену никогда не встречались…
Тест на человечность
Тест на коронавирус – сейчас очень востребованная процедура. Но этот вирус провел тестирование со всеми нами на человечность. Не знаю, известно ли было жителям поселка Ёва, что мы не уходим домой, но каждый день к нашим дверям приходили люди и приносили медицинские маски, перчатки, защитные костюмы и даже лекарства для наших больных! Люди приносили в больницу домашнюю еду и спрашивали, что бы мы хотели поесть. Мы не могли сдержать слез: привыкли к тому, что мы виноваты во всех бедах, а тут такое… и каждый божий день. Это ли не доказательство доверия и поддержки? Я точно знаю, что сердца этих людей, их молитвы были вместе с нами все время, что мы провели в красной зоне. Это была сильнейшая духовная помощь, огромный стимул работать и бороться за каждую жизнь.
Наш маленький коллектив из трех человек от всей души благодарен тем людям, кто поддержал нас тогда.
Все 53 пациента выздоровели, в том числе 28 «тяжелых», и вернулись домой, к своим семьям.
Не могу забыть одного пациента – своего коллегу из другого района, который был немного старше меня и имел шестерых детей. Видела из окна, как его взрослые сыновья каждый день дежурили на скамейке возле больницы, а когда отцу стало хуже, горько плакали…
За этот нелегкий период пришлось стать и психологом. Однажды мой больной коллега, который был в тяжелом психическом состоянии, признался, что боится умереть от коронавируса.
«Лучше умереть от рака или сердечной болезни, там хоть похоронят по-человечески, — говорил он. — А от коронавируса не дай Бог, это же будет ударом для всей нашей семьи: всю жизнь лечил односельчан, а умрешь, похоронят не по нашим вековым традициям, а как изгоя. Никто не придет на мои похороны». Пришлось убедить коллегу, чтобы он не вдавался в депрессию и поборол болезнь. К счастью, так и случилось. Мы всех вылечили.
Вспомнилась еще одна история. Была среди тяжелых молодая женщина, 26 лет. В течение 13 дней мы не могли сбить у нее высокую температуру. Она очень ослабла, только глазами умоляла: «Спасите!». Интенсивная терапия, круглосуточные процедуры… С трудом, но выкарабкалась. После выписки вышли ее провожать: она обняла своего маленького ребенка и была не в силах сдержать слезы. А я смотрела на маленькие ручонки, которые обнимали маму после долгой разлуки, и увидела в этом смысл всей своей работы, всей жизни.
Мой личный карантин
Мое возвращение домой тоже было испытанием. Мы все не просто соскучились, мы истосковались друг по другу. Были слезы радости, восторг, но я никого не подпускала к себе ближе, чем на два метра. Родные не могли поверить, они были ошарашены, но я осталась непреклонна. Разве я имела права рисковать любимыми людьми?
Закрывшись в комнате, я попросила подождать меня 14 дней. Это был мой личный карантин. Моя младшая дочурка, осторожно заглядывая в мою комнату, попросилась побыть немного со мной: она стояла у самого порога, на расстоянии нескольких метров, но я строго попросила ее выйти и закрыть за собой дверь. Еще долго слышались ее детские горькие рыдания.
Я боялась, что сердце не выдержит, и свои собственные рыдания гасила подушкой, иначе никакой карантин не удержал бы моих родных за дверями. Вот такая была встреча. И это тоже нужно было пережить.
Ушли лучшие
Боялась ли я заразиться? Поверьте, к собственной смерти я отношусь философски: мы все ходим под Богом, ему решать, когда наступит срок. Но если узнаю, что заразился и погиб еще один врач – воспринимаю утрату как личную трагедию. Из ушедших навсегда врачей я не знала никого лично. Но многих знала заочно: по рассказам коллег, публикациям.
Ушли лучшие: хорошие люди, ценные специалисты, которые принесли бы еще много пользы обществу. Они были нужны и нам, врачам, как более опытные, авторитетные медики.
В красную зону после своего долгого дежурства я еще ходила. И не только в качестве замглавврача. Коллеги приглашали проконсультировать, благо, опыт работы с больными COVID-19 у меня по нынешним меркам, уже большой.
И за время этого испытания я ни разу не пожалела о том, что выбрала эту профессию.
